Неточные совпадения
Но здесь я должен сознаться, что тетрадки, которые заключали в
себе подробности этого
дела, неизвестно
куда утратились. Поэтому я нахожусь вынужденным ограничиться лишь передачею развязки этой истории, и то благодаря тому, что листок, на котором она описана, случайно уцелел.
— А чего такого? На здоровье!
Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за
дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат,
себя чувствуешь?
— Это — верно, — сказал он ей. — Собственно, эти суматошные люди, не зная,
куда себя девать, и создают так называемое общественное оживление в стенах интеллигентских квартир, в пределах Москвы, а за пределами ее тихо идет нормальная, трудовая жизнь простых людей…
— Другой — кого ты разумеешь — есть голь окаянная, грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке; он и выспится
себе на войлоке где-нибудь на дворе. Что этакому сделается? Ничего. Трескает-то он картофель да селедку. Нужда мечет его из угла в угол, он и бегает день-деньской. Он, пожалуй, и переедет на новую квартиру. Вон, Лягаев, возьмет линейку под мышку да две рубашки в носовой платок и идет… «
Куда, мол, ты?» — «Переезжаю», — говорит. Вот это так «другой»! А я, по-твоему, «другой» — а?
— Не брани меня, Андрей, а лучше в самом
деле помоги! — начал он со вздохом. — Я сам мучусь этим; и если б ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю
себе могилу и оплакиваю
себя, у тебя бы упрек не сошел с языка. Все знаю, все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди меня
куда хочешь. За тобой я, может быть, пойду, а один не сдвинусь с места. Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно будет!
«
Куда ж я
дел деньги? — с изумлением, почти с ужасом спросил самого
себя Обломов. — В начале лета из деревни прислали тысячу двести рублей, а теперь всего триста!»
Хотя было уже не рано, но они успели заехать куда-то по
делам, потом Штольц захватил с
собой обедать одного золотопромышленника, потом поехали к этому последнему на дачу пить чай, застали большое общество, и Обломов из совершенного уединения вдруг очутился в толпе людей. Воротились они домой к поздней ночи.
Он три раза перевернулся на диване от этого известия, потом посмотрел в ящик к
себе: и у него ничего не было. Стал припоминать,
куда их
дел, и ничего не припомнил; пошарил на столе рукой, нет ли медных денег, спросил Захара, тот и во сне не видал. Она пошла к братцу и наивно сказала, что в доме денег нет.
— Останьтесь, останьтесь! — пристала и Марфенька, вцепившись ему в плечо. Вера ничего не говорила, зная, что он не останется, и думала только, не без грусти, узнав его характер, о том,
куда он теперь денется и
куда денет свои досуги, «таланты», которые вечно будет только чувствовать в
себе и не сумеет ни угадать своего собственного таланта, ни остановиться на нем и приспособить его к
делу.
Но Татьяна Марковна до обеда не упомянула о вчерашнем разговоре, а после обеда, когда Райский ушел к
себе, а Тушин, надев пальто, пошел куда-то «по
делу», она заняла всю девичью чисткою серебряных чайников, кофейников, подносов и т. д., назначаемых в приданое Марфеньке.
Он предоставил жене получать за него жалованье в палате и содержать
себя и двоих детей, как она знает, а сам из палаты прямо шел куда-нибудь обедать и оставался там до ночи или на ночь, и на другой
день, как ни в чем не бывало, шел в палату и скрипел пером, трезвый, до трех часов. И так проживал свою жизнь по людям.
А оставил он ее давно, как только вступил. Поглядевши вокруг
себя, он вывел свое оригинальное заключение, что служба не есть сама цель, а только средство куда-нибудь
девать кучу люда, которому без нее незачем бы родиться на свет. И если б не было этих людей, то не нужно было бы и той службы, которую они несут.
— Нынешнее время, — начал он сам, помолчав минуты две и все смотря куда-то в воздух, — нынешнее время — это время золотой средины и бесчувствия, страсти к невежеству, лени, неспособности к
делу и потребности всего готового. Никто не задумывается; редко кто выжил бы
себе идею.
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно,
себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают
куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут
разделить между ними одного жениха!..
А теперь я от
себя прибавлю только то, что на другой же
день мы с Ермолаем чем свет отправились на охоту, а с охоты домой, что чрез неделю я опять зашел к Радилову, но не застал ни его, ни Ольги дома, а через две недели узнал, что он внезапно исчез, бросил мать, уехал куда-то с своей золовкой.
Сегодня я заметил, что он весь
день был как-то особенно рассеян. Иногда он садился в стороне и о чем-то напряженно думал. Он опускал руки и смотрел куда-то вдаль. На вопрос, не болен ли он, старик отрицательно качал головой, хватался за топор и, видимо, всячески старался отогнать от
себя какие-то тяжелые мысли.
— Я вам сказала: одна, что я могу начать? Я не знаю, как приняться; и если б знала, где у меня возможность? Девушка так связана во всем. Я независима у
себя в комнате. Но что я могу сделать у
себя в комнате? Положить на стол книжку и учить читать.
Куда я могу идти одна? С кем я могу видеться одна? Какое
дело я могу делать одна?
— Я покоряюсь необходимостям (je me plie aux necessites). Он куда-то ехал; я оставил его и пошел вниз, там застал я Саффи, Гверцони, Мордини, Ричардсона, все были вне
себя от отъезда Гарибальди. Взошла m-me Сили и за ней пожилая, худенькая, подвижная француженка, которая адресовалась с чрезвычайным красноречием к хозяйке дома, говоря о счастье познакомиться с такой personne distinguee. [выдающейся личностью (фр.).] M-me Сили обратилась к Стансфильду, прося его перевести, в чем
дело. Француженка продолжала...
— Тебе что! Ты заперся у
себя в кабинете, и горюшка мало! сидишь да по ляжкам похлопываешь… А я цельный
день как в огне горю…
Куда я теперь без Федота поспела!
Харитона Артемьевича не было дома, — он уехал куда-то по
делам в степь. Агния уже третий
день гостила у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины у нее не осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на
себя внимания. Не для кого было рядиться.
Бубнов пил только мадеру и без нее не мог ни двигаться, ни говорить. Шелест женина платья попрежнему его пугал, и больной делал над
собой страшное усилие, чтобы куда-нибудь не спрятаться. Для
дела он был совершенно бесполезен, и Галактион являлся к нему только для проформы. Раз Бубнов отвел его в сторону и со слезами на глазах проговорил...
Хоть и действительно он имел и практику, и опыт в житейских
делах, и некоторые, очень замечательные способности, но он любил выставлять
себя более исполнителем чужой идеи, чем с своим царем в голове, человеком «без лести преданным» и —
куда не идет век? — даже русским и сердечным.
Он всё не знал,
куда их
девать, ломал
себе над ними голову, дрожал от страха, что их украдут, и наконец будто бы решил закопать их в землю.
Он был рад всем, кого видел кругом
себя в эти три
дня, рад Коле, почти от него не отходившему, рад всему семейству Лебедева (без племянника, куда-то исчезнувшего), рад самому Лебедеву; даже с удовольствием принял посетившего его еще в городе генерала Иволгина.
— Ничего? — воскликнула Марфа Тимофеевна, — это ты другим говори, а не мне! Ничего! а кто сейчас стоял на коленях? у кого ресницы еще мокры от слез? Ничего! Да ты посмотри на
себя, что ты сделала с своим лицом,
куда глаза свои
девала? — Ничего! разве я не все знаю?
Он, со своей стороны, просто не знал —
куда себя и
девать.
Имплев не знал,
куда себя и
девать: только твердое убеждение, что княгиня говорит все это и предлагает по истинному доброжелательству к нему, удержало его от ссоры с нею навеки.
Он как-то не по-обыкновенному мне обрадовался, как человек, нашедший наконец друга, с которым он может
разделить свои мысли, схватил меня за руку, крепко сжал ее и, не спросив,
куда я иду, потащил меня за
собою.
Я стал на тротуаре против ворот и глядел в калитку. Только что я вышел, баба бросилась наверх, а дворник, сделав свое
дело, тоже куда-то скрылся. Через минуту женщина, помогавшая снести Елену, сошла с крыльца, спеша к
себе вниз. Увидев меня, она остановилась и с любопытством на меня поглядела. Ее доброе и смирное лицо ободрило меня. Я снова ступил на двор и прямо подошел к ней.
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И не то чтоб
себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за
дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво:
куда деньги деваются, ни у кого их нет!
— Ого, шесть
дней! — заговорил он, поворачивая меня лицом к
себе. — Шесть
дней — много времени. И ты до сих пор никому еще не разболтал,
куда ходишь?
Но дар слова ему не давался: всегда смешается и сробеет, так что не знает,
куда руки
девать,
куда себя девать, и после еще долго про
себя ответ шепчет, как бы желая поправиться.
Тут же присутствует и спившийся с кругу приказный Трофим Николаич, видавший когда-то лучшие
дни, потому что был он и исправником, и заседателем, и опять исправником, и просто вольнонаемным писцом в земском суде, покуда наконец произойдя через все медные трубы, не устроил
себе постоянного присутствия в кабаке, где, за шкалик «пенного», настрочить может о чем угодно,
куда угодно и какую угодно просьбицу захмелевшему мужичку.
— Да, мой друг, в
делах службы рассуждения только мешают. Нужно быть кратким, держаться фактов, а факты уже сами
собой покажут,
куда следует идти.
Вот и хорошо: так он порешил настоятельно
себя кончить и
день к тому определил, но только как был он человек доброй души, то подумал: «Хорошо же; умереть-то я, положим, умру, а ведь я не скотина: я не без души, —
куда потом моя душа пойдет?» И стал он от этого часу еще больше скорбеть.
— Нет, уж это, дяденька, шалишь! — возразил подрядчик, выворотив глаза. — Ему тоже откровенно
дело сказать, так, пожалуй, туда попадешь,
куда черт и костей не занашивал, — вот как я понимаю его ехидность. А мы тоже маленько бережем
себя; знаем, с кем и что говорить надо. Клещами ему из меня слова не вытащить: пускай делает, как знает.
Она усадила Санина возле
себя и начала говорить ему о Париже,
куда собиралась ехать через несколько
дней, о том, что немцы ей надоели, что они глупы, когда умничают, и некстати умны, когда глупят; да вдруг, как говорится, в упор — à brule pourpoint — спросила его, правда ли, что он вот с этим самым офицером, который сейчас тут сидел, на
днях дрался из-за одной дамы?
— Сгоним-с! — повторил толстенький пристав, и действительно на другой же
день он еще ранним утром приехал к экс-камергеру, беседовал с ним долго, после чего тот куда-то перед обедом уехал, — я не говорю: переехал, потому что ему перевозить с
собой было нечего.
— Вследствие того-с, — начал Аггей Никитич неторопливо и как бы обдумывая свои слова, — что я, ища этого места, не знал
себя и совершенно забыл, что я человек военный и привык служить на воздухе, а тут целый
день почти сиди в душной комнате, которая, ей-богу, нисколько не лучше нашей полковой канцелярии,
куда я и заглядывать-то всегда боялся, думая, что эти стрекулисты-писаря так тебе сейчас и впишут в формуляр какую-нибудь гадость…
— То-то, — сказал он почти начальственно, — ноне с этим строго. Коли кто
куда приехал, должен
дело за
собой объявить. А коли кто зря ездит — руки к лопаткам и в холодную!
Куда спешить? — мы и сами, признаться, не отдавали
себе отчета. Предприняв подвиг самосохранения и не имея при этом иного руководителя, кроме испуга, мы очень скоро очутились в таком водовороте шкурных демонстраций, что и сами перестали понимать, где мы находимся. Мы инстинктивно говорили
себе только одно: спасаться надо! спешить! И без оглядки куда-то погружались и все никак не могли нащупать
дна… А между тем
дно было уже почти под ногами, сплошь вымощенное статьями уголовного кодекса…
Но Ахилла, проснувшись на другой
день, ощутил, что он как бы куда-то ушел из
себя: как будто бы он невзначай что-то кинул и что-то другое нашел. Нашел что-то такое, что нести тяжело, но с чем и нельзя и неохота расставаться.
— Нет, не «полноте», а это правда. Что это в самом
деле, ты духовное лицо, у тебя полголовы седая, а между тем
куда ты ни оборотишься, всюду у тебя скандал: там ты нашумел, тут ты накричал, там то повалил, здесь это опрокинул; так везде за
собой и ведешь беспорядок.
Нилова еще не было. Матвей глядел на все происходившее с удивлением и неудовольствием. Он решил итти навстречу неизбежности, но ему казалось, что и это делается здесь как-то не по-людски. Он представлял
себе это
дело гораздо проще. У человека спрашивают паспорт, паспорта нет. Человека берут, и полицейский, с книгой подмышкой, ведет его
куда следует. А там уж что будет, то есть как решит начальство.
«Максим меня доедет!» — пригрозил Кожемякин сам
себе, тихонько, точно воровать шёл, пробираясь в комнату. Там он сел на привычное место, у окна в сад, и, сунув голову, как в мешок, в думы о завтрашнем
дне, оцепенел в них, ничего не понимая, в нарастающем желании спрятаться куда-то глубоко от людей.
Возводи человека на высоту разума, чтобы он, оглядевшись, нашёл
себе дело по сердцу, а не суй его клином
куда попало, он хоша плох, да — живой, это ему больно!
Шубин почти не показывался; он с лихорадочною деятельностью занялся своим искусством: либо сидел взаперти у
себя в комнате и выскакивал оттуда в блузе, весь выпачканный глиной, либо проводил
дни в Москве, где у него была студия,
куда приходили к нему модели и италиянские формовщики, его приятели и учителя.
Куда и зачем уезжал он, — не знаю, только куда-то далеко, в Астрахань или в Москву, и непременно по
делу, потому что брал с
собой поверенного Пантелея Григорьевича.
Правда, он был слишком строг, жесток в наказании виноватых, но справедлив в разборе вин и не ставил крестьянину всякого лыка в строку; он позволял
себе от времени до времени гульнуть, потешиться денек-другой, завернув куда-нибудь в сторонку, но хмель и буйство скоро слетали с него, как с гуся вода, и с новой бодростию являлся он к своему
делу.
Будьте уверены, что любовь пройдет в обоих случаях: уедете куда-нибудь — пройдет; женитесь — еще скорее пройдет; я сам был влюблен и не раз, а раз пять, но бог спас; и я, возвращаясь теперь домой, спокойно и тихо отдыхаю от своих трудов;
день я весь принадлежу моим больным, вечерком в вистик сыграешь, да и ляжешь
себе без заботы…